Искусство обольщения - Кэтрин О`Нил

– Сейчас мы можем все начать сначала, – пробормотал Ричард. – Все преграды – прочь.

Мэйсон несколько отстранилась. Ей не хотелось портить такой момент, но у нее хватило ума спросить:

– Моя оборона пала до последних рубежей? А как насчет твоей? Я очень многого о тебе не знаю.

– Ты знаешь, что я люблю тебя.

– И это все, что я знаю о тебе. Как насчет твоего прошлого?

Ричард удивленно заморгал.

– И что… насчет моего прошлого?

– Кем ты был до того, как стал гордостью сыскного агентства Пинкертона?

– Ах, вот ты о чем. Ты хочешь знать, чем я занимался?

– Можно и с этого начать.

– Ты действительно хочешь об этом знать?

– Конечно, хочу.

– Предупреждаю, тебя ждет шок.

– Больший шок, чем оказаться в одной компании с Джокондой?

Ричард негромко рассмеялся и встал. Затем с озорной усмешкой сказал:

– Я был вором.

– Не может быть!

– Но я был вором. Я крал предметы искусства. Я был одним из самых успешных и удачливых воров по этой части. Я мог бы позабавить тебя рассказами о моих приключениях, но, каким бы умелым вором я ни был, в конечном итоге меня поймали. Я был поставлен перед выбором: либо надолго сесть в тюрьму, либо стать агентом Пинкертона, чтобы отдать все свое мастерство и опыт на службу закона. Выступить, так сказать, за другую сторону. Мне не пришлось выбирать долго, как ты понимаешь.

Мэйсон потребовалось время, чтобы уложить в сознании полученную информацию. Затем внезапно она откинула голову и засмеялась. Она смеялась так, что у нее заболели бока.

– Подумать только! – сквозь взрывы смеха проговорила она: – Я так боялась, что ты обнаружишь, что я совершила что-то бесчестное!

Ричард прочувствовал иронию ситуации и рассмеялся вместе с Мэйсон. Как это чертовски весело, как забавно, что они оба на деле оказались мастерами обмана, мошенниками, людьми вне закона!

Мэйсон вскочила и, бросившись Ричарду на шею, воскликнула:

– Я обожаю тебя!

Она никогда не видела его таким счастливым. Он обнял ее и поднял на руках.

Но, когда вновь опустил на землю, Мэйсон обвела взглядом комнату, свечи, картины:

– Тебе пришлось подмазать немало народу в министерстве культуры, чтобы все это устроить.

– Скажем так, иногда полезно знать, в каком шкафу какой скелет спрятан.

– Но… Джоконда! Что это значит?

– Это значит, что я ставлю твой автопортрет на одну доску с шедевром Леонардо. И я верю, будь ты Мэйсон или Эми, что твое предназначение стать одной из величайших фигур в художественной истории Запада. Мэйсон затаила дыхание.

– Ты хочешь сказать, что… Ты хочешь, чтобы все было как прежде? Что наша с тобой миссия сделать Мэйсон, то есть меня, знаменитой остается в силе?

– Именно это я и хочу сказать.

– Но… Мэйсон ведь не может ожить внезапно… Или может?

– Боюсь, что не может. Ее легенда требует мученичества. Никто этого не планировал, просто так вышло. Но миф стал жить своей жизнью, и мы не можем стать у него на дороге.

– Тогда мне придется остаться мертвой. Мне придется быть Эми.

– Но когда ты будешь рисовать, ты будешь Мэйсон. Мэйсон задумалась.

– Если ты чувствуешь, что тебе такое не под силу, я пойму. Но если ты предпочтешь стать моим соратником в выполнении этой высокой и почетной миссии, я отдам все, что у меня есть, ради претворения в жизнь нашей мечты. Все отдам… тебе.

Ричард сказал это так искренне и так страстно, что у Мэйсон закружилась голова. За один вечер она услышала от него, что он ее любит, что он ее прощает – нет, восхищается ее обманом, и еще – что он хочет посвятить ей жизнь. Какая женщина против этого устоит? И к чему сопротивляться?

Мэйсон приподнялась на цыпочки, взяла в ладони лицо Ричарда и от всей души поцеловала. То был самый сердечный, самый горячий поцелуй в ее жизни.

– Ты уверен, что дверь заперта? – спросила она. Ричард улыбнулся и показал ей ключ:

– Мы отрезаны от всего мира. Нас только трое: ты, я и Джоконда.

– Хорошо.

Мэйсон завела руки за спину и расстегнула застежку на платье, и оно упало на пол. За ним последовали нижняя юбка, рубашка, затем туфли, чулки, корсет. Пока она не осталась стоять перед Ричардом совершенно нагой.

– Я никогда так не обнажалась раньше. Не знала, что при этом чувствуешь себя такой… свободной.

Ричард подошел к ней и медленно развернул спиной к себе. Он поцеловал ее в плечо. Затем провел влажную дорожку из поцелуев вдоль ее спины, ниже, ниже, опустился на колени. Он бросил взгляд на ее автопортрет, взглянул на родинку на портрете, затем на Мэйсон. Он поцеловал ее родинку нежно, почтительно, с благоговением.

Интимность его поклонения привела Мэйсон в возбуждение. Она обернулась к Ричарду и сказала:

– Сними одежду. Я хочу видеть тебя таким же нагим, как я сама. Я хочу, чтобы мы были как Адам и Ева здесь, в нашем Эдеме.

Ричард поднялся с колен и стал раздеваться. Сильное тело, мощное и мужественное, мощная, развитая грудь, покрытая темным волосом, притягивала взор, вызывала желание прикоснуться к ней, пробежать пальцами по этим скульптурным контурам. Тонкая талия, узкие, но мускулистые бедра. Все в нем, каждый дюйм тела, отличалось необузданной, мужественной красотой. И член его, дерзкий, набухший, стремительно поднимался под взглядом Мэйсон. Ричард был сложен так, что сам Аполлон мог бы ему позавидовать. Сев рядом с Мэйсон на кресло, он прошептал:

– Не торопись, почувствуй дух этого места. Подумай о том, что за свою долгую историю видели эти стены. Подумай об энергии, которой обладают все эти восхитительные предметы искусства, собранные в одном месте. Энергия, что взывает к нам, что говорит с нами без слов, но так ясно, так мощно… Пусть эта энергия войдет в нас, овладеет нами, даст нам силы выдержать то, что нам предстоит. Пусть она сплавит нас воедино.

Слова его западали Мэйсон в душу. Она чувствовала ту энергию, о которой говорил Ричард, квинтэссенцию всего того, что создали великие мастера, их боль, их страдание и их гений, сумевший превратить даже само страдание в красоту. Эта энергия наполняла ее, дарила ей уверенность и веру. Словно сами боги давали ей благословение на то, чтобы она соединилась с ним в одно целое.

Она взяла его в рот и почувствовала, как он еще сильнее набух там, внутри, заполнил собой все свободное пространство. И та пустота, что зияла в ее сердце столько лет, тоже начала наполняться. То чувство, что охватило ее, было выше блаженства. Словно она унеслась на иной, более высокий уровень существования. И, покуда он скользил внутрь ее рта и обратно, Мэйсон потеряла всякое представление о времени, о том, кто она, и о том, что может принести ей завтра, или следующая неделя, или следующий месяц. Она чувствовала Удовлетворение, и благодарность, и исключительную целостность, которая была выше всего того, что она могла бы вообразить, и ей хотелось, чтобы это никогда не кончалось.